Пламенная кода - Страница 28

– Свои! – вопил откуда-то сверху Тони. – Это свои, не трогайте их!..

– Это наш Тони! – закричал подбежавший Антуан Руссо. – И наш капрал! Это наш эхайн, понимаете? – втолковывал он слегка опешившим панбукаванам, отчаянно жестикулируя перед ощеренными бурыми рожами. – Это хороший эхайн! Un bon echaine… good guy… Дьявол, как сделать, чтобы вы поняли?!

Десантники обменялись длинными сериями щелчков и присвистов. Затем опустили оружие, и тот, что был ближе, неохотно сообщил, ни к кому персонально не адресуясь:

– Я друг и защитник. Держись рядом.

После чего оба, утратив к компании всякий интерес, повернулись к ним спиной и неспешно удалились.

– Эти парни знают на интерлинге всего две фразы, – пояснил Руссо, выглядевший сильно помятым и чрезмерно возбужденным. – Капрал, мне безмерно жаль, все ваши люди… гм… эхайны…

– Я видел, – коротко ответил тот, поднимаясь.

– Что за муздряг здесь творится! – пробормотал мичман, как бы невзначай подгребая под себя оружие и только затем выпрямляясь во весь рост.

– А где Тони? – спросил Руссо.

– Я здесь, – откликнулся юноша с высоты в добрый десяток ярдов. – Опустите же меня наконец!

Панбукаван бережно вернул его на твердую землю, после чего прянул ввысь и, словно гигантская безобразная муха, унесся прочь.

– Нас спасли? – спросил Тони с громадной надеждой. – Ведь правда?

– Тони, – сказал Руссо, густо багровея. – Мне жаль, что я должен сообщить это первым. Никогда не думал, что придется…

– Отец? – задохнувшись от предчувствий, спросил Тони. – Мама?

– Да погодите вы, – вдруг вмешался удивительный эхайн Сева. – Можно мне первому посмотреть?

– Кто это?! – пораженно спросил Руссо.

– Это Сева, – неповинующимися губами промолвил Тони. И снова спросил: – Где отец и мама?

Он почему-то сразу понял: задавать вопрос «что с ними» не имеет смысла.

– И действительно, – сказал Сева. – Давайте поспешим. Каждый миг на счету.

25. Оберт проявляет ответственность

«Обязательно должно быть укрытие», – твердил себе Оберт. Если это и впрямь рукотворная конструкция – а в искусственной природе местности, где им всем выпало провести столько лет, он убеждался все сильнее! – то на ложбинки и норки рассчитывать не стоило, зато можно было надеяться ненароком набрести на какие-нибудь люки, тоннели и шахты. Все несуразности и нестыковки, которые он в силу собственной ненаблюдательности раньше пропускал мимо сознания, пока не явился Ниденталь и не ткнул в них носом, теперь становились на свои места, словно фрагменты удачно собранной головоломки. Малоподвижное светило, как-то чересчур неохотно покидающее зенит. Ветер, который дует с равной интенсивностью через равные промежутки времени. Полное отсутствие осадков и неестественно правильных очертаний облачка. Ему даже как-то померещилось, что он уже несколько раз с большими, впрочем, интервалами видел одно своеобычное облачко в форме вафельного рожка с кремом. Бедная флора и решительно никакой фауны. Даже насекомых. Да мало ли что…

Поэтому здесь просто обязаны существовать технические помещения, а если повезет – то и переходы на другие ярусы. Космическая станция подобных размеров просто не могла быть плоской и одномерной, как блин.

Процессия растянулась на добрых два десятка ярдов. Детишки так и норовили ускакать вприпрыжку далеко вперед, отчего Оберту пришлось взять на руки самого егозливого – это был кто-то из Родригесов, но кто именно, знала только их мать, Аньес Родригес, которая шла в середке с безучастным видом. Вполне ожидаемо в самом хвосте плелся и беспрестанно бухтел себе под нос Россиньоль, и существовала реальная опасность, что этот зануда и склочник вдруг объявит, что дальше не пойдет, сядет где стоял, и никакими силами его с этого места не сдвинешь.

Но кто-кто, а уж Оберт знал, как мотивировать подобных типчиков.

Пропустив основную часть группы вперед, он поравнялся с Россиньолем и, начертав на лице выражение глубочайшей озабоченности, обратился к старому ворчуну в том смысле, что-де крайне важно соблюсти стройность рядов и не допустить отставания, а положиться абсолютно не на кого, вокруг одни дети, женщины и какие-то безответственные личности, да и сам он не видит в себе начатков лидера, и посему вся надежда на людей зрелых, состоявшихся, благомысленных, надежных, то есть таких, как мсье Россиньоль… Разумеется, тот легко купился на дурно завуалированную лесть, выслушал краткую подобострастную речь с доброжелательным вниманием, выпятил грудь и подобрал живот, благосклонно обещал всемерное содействие и даже прибавил шагу. Они обменялись заговорщицкими поклонами, и Оберт поспешил на свое место во главе шествия.

По пути он прошагал несколько метров рядом с Аньес Родригес, а затем вдруг склонился к ней и шепнул женщине на ушко:

– Выглядишь потрясающе… Быть может, как-нибудь… м-мм… поболтаем о погоде?

Та, словно бы очнувшись, шарахнулась от него, как от чумного, сверкая черными глазищами, но слава небесам, не ударила и не укусила.

Франц Ниденталь, по своему обычаю, дурашливо ухмыляясь, скользил рассеянным взором по сплетенной из толстых металлических прутьев стене, которая ограждала выделенный им под обитание участок пространства от всего остального объема станции. Завидя Оберта, он проронил:

– Что-то здесь не так.

– Я тоже полагаю, что должно быть место, чтобы укрыться, – кивнул тот. – Есть соображения?

– Эхайны должны иметь возможность покидать поселок в любом месте и в любое время, – продолжал тот, словно не расслышав. – Вдруг пожар… экстренная эвакуация… тот же вооруженный мятеж… И потом, всю эту корзину для Кинг-Конга как-то воздвигали. И вряд ли те, кто ее строил, ходили на ночлег через смрадную лесополосу. Биометрические фильтры? Сканеры психоэма? Что именно служило для отключения изолирующего поля?