Пламенная кода - Страница 10

Но вначале каптор Хэнтауту окинул беглым взглядом лежащего лицом к фальшивому синему небу капрала.

– Вот это дыра, – пробормотал он. – Не думал, что от скерна остаются такие пробоины.

Затем поднял глаза на Тони.

– Этелекх, – сказал он. – Ты, кажется, понимаешь разумную речь? Или так напуган, что можешь только молчать и гадить под себя? Ведь ты только что увидел, что тебя ожидает в конце охоты.

Тони ощутил, что больше не выдержит, и медленно опустился на землю. Голос эхайна казался ему чем-то вроде механического шороха колосьев церфесса – таким же неживым и чужеродным.

– Капрал был прав, – продолжал каптор Хэнтауту. – Мало чести в том, чтобы скрадывать дичь, которая даже убежать не способна. Ни чести, ни удовольствия. Поэтому я даю тебе полчаса на то, чтобы привести себя в чувство и хорошенько спрятаться. А потом я приду сюда снова и убью тебя. Впрочем, надеюсь, ты успеешь доставить меня к своим сородичам…

Он наклонился над парализатором.

– И этим оружием они держали вас в повиновении?! Детский пугач против скафандра. Разумнее было бы швырнуть его мне в голову – наудачу…

Каптор Хэнтауту повернулся на каблуках и ленивой походкой двинулся к ближайшему дому. Дойдя до крыльца, постоял на пороге, словно раздумывал, не изменить ли свое решение. Затем пинком распахнул дверь и вошел внутрь.

Тони протянул руку и коснулся дрожащими пальцами серого лица капрала Даринуэрна. «Говорят, в таких случаях нужно закрыть ему глаза», – подумал он отстраненно. Веки капрала были холодны и упруги, и никак не соглашались опуститься. «Все могло пойти по-другому. Если бы я был сильнее и злее. Если бы я не раздумывал, а стрелял в этого гада. Ничего уже не изменить. Капрал мертв, в груди у него выжженная рана размером с галактику, а я сижу и дожидаюсь, когда придут и убьют меня. А потом убьют всех, кого я знал и любил, и любил очень мало и слабо. И я ничего не могу с этим поделать. От меня никакого толку. Я слишком слаб, слишком труслив и слишком хочу жить. Только, наверное, недостаточно, чтобы драться за свою жизнь голыми руками». Его мысли снова сделались короткими и быстрыми. «Назад. Бежать. Предупредить. А как же капрал? Оставить его здесь? Ну да, оставить. Его уже не спасти. Спасать нужно живых».

Мимо него широкой шеренгой, молча, не производя никакого шума, даже не переглядываясь, перемещались эхайны в знакомых уже радужных комбинезонах с боевыми скернами наперевес. Их было с десяток, а то и больше. Громадные, массивные, тяжеловооруженные, распространяющие вокруг себя смертоносную ауру. Они двигались в сторону леса. Оказавшись в тени деревьев и, очевидно, оценив прелести такого соседства, все, как по команде, надвинули на лица прозрачные забрала своих шлемов.

Можно было поднять цкунг и стрелять им в спины. Бесполезно: пугач против скафандра… разве что отвлечь и задержать. На пару каких-то минут.

Отец… мама… девчонки. Они обречены. Все обречены.

Ничего не изменить.

Тони ненужно попытался приладить откинутую руку капрала Даринуэрна таким образом, чтобы прикрыть рану. Почему-то ему показалось необходимым так сделать. Мертвая рука была тяжелая и строптивая, словно из холодной резины, и отказывалась лечь куда нужно. «Пускай все как есть. Бежать? Какой в том смысл…»

– Эй, – услышал Тони тихий голос, почти шепот.

И зажмурился, ожидая ужасной боли.

До его плеча бережно дотронулись.

Голос был человеческий. Ни малейшего отзвука эхайнских интонаций, ни намека на обычный для эхайнской речи ржавый металл. Но совершенно незнакомый.

Тони открыл глаза.

Напротив него на корточках сидел эхайн.

Еще один эхайн. Очень странный.

Совсем молодой, почти ровесник, очень загорелый, хотя и не по-здешнему, пятнами, а ровным, даже плотным кофейным загаром. По-военному коротко стриженный, но не в форменной одежде, а в чем-то просторном, на манер хламиды из ощутимо добротного черного материала.

И выражение лица у него было совершенно человеческое. Немного потерянное, но невыразимо доброе.

– Ты пришел меня убить? – на всякий случай спросил Тони по-эхайнски.

Едва слышно, одними губами.

– Балда ты, – сказал странный эхайн на чистейшем человеческом языке.

8. Оператор Шерир являет примеры гуманизма

Астероидный тральщик «Пиранья», на хищную тварь, что дала ему свое имя, похожий менее всего, а куда более напоминающий собой неуклюжего краба с яйцевидным телом и торчащими откуда попало членистыми конечностями, величаво проплыл между замершими в тоскливом ожидании корветами и крейсерами, демонстративно и даже нагло полыхая мощными прожекторами. Две торпеды, «семерка» и «восьмерка», зажатые в невидимых кулаках силовых полей, влачились следом.

– Любопытно, кто-нибудь догадается отсалютовать нам как положено? – спросил инспектор Ильвес, ни к кому специально не обращаясь.

Оператор Шерир зыркнул в его сторону бешеным глазом, но ничего не сказал. У него самого были добела стиснуты кулаки, так что ногти врезались в мясо – как будто это имело какое-то значение.

Миновав темную массу орбитального дока с прилипшими к нему люгерами, тральщик погасил прожектора за ненадобностью. Шерир с пульта подал команду беспилотному гравибустеру, что выделялся серебристой, правильных очертаний блямбой на темно-буром куполе «Пираньи», а сам извлек из встроенного шкафа коврик, раскатал его на полу и, не делая даже малейшей попытки отыскать киблу – здесь, за десятки парсеков от всех святынь, это было невыполнимо – приступил к молитве. Инспектор Ильвес, благоразумно воздерживаясь от вопросов, которых у него накопилось море, вернул на прежнее место сброшенные в запале мовиды и занялся просмотром информационной ленты. «Делай что должно, – думал он, – и будь что будет. Любопытно, как часто это правило приходит в голову людям моего поколения?» О том, что случится, когда дьявольский груз, уносимый прочь из этого мира, все же взорвется, он старался не беспокоиться.